Тодд улыбнулся: проклятие готово было сорваться с его губ. Странные сардонические огоньки поблескивали в его глазах.

— Герр Дуссандер, — вздохнул он, — если бы я мог в это поверить.

Вечером Тодд пришел на склон над шоссе, спустился к поваленному дереву и уселся на нем. Смеркалось. Вечер был теплый. Огни проезжающих машин рисовали в темноте длинные желтые гирлянды.

Никакого документа нет.

Он не понимал, как все безнадежно в этой ситуации, пока они ее не обсудили. Дуссандер предложил ему обыскать весь дом и поискать ключ от сейфа. Если не найдет, значит никакого сейфа нет, нет и документа. Но ключ может быть где-нибудь спрятан, к примеру, в банке из-под пива, и зарыт, или в жестянке из-под сахара за доской, снятой и поставленной потом на место. Он мог даже поехать на автобусе в сторону Сан-Диего и спрятать ключ за одним из камней в декоративной стене вокруг медвежьего заповедника. Да и вообще, предположил Тодд, Дуссандер мог просто выбросить ключ. Почему бы нет? Он ведь ему был нужен всего на один раз. Чтобы положить документ. Если же он умрет, то достанет его из сейфа кто-то другой.

Дуссандер неохотно кивал, но после минутного раздумья высказал другое предложение. Когда он поправится, и его отпустят домой, то пусть мальчик обзвонит все до единого банки в Санто-Донато. Он скажет банковским служащим, что звонит от имени своего деда. Бедный дедушка, скажет он, за последние два года впал в маразм и куда-то задевал ключ от банковского сейфа. Хуже всего, что он не может вспомнить, в каком именно банке был этот сейф. Нельзя ли проверить, нет ли среди их клиентов Артура Денкера, без промежуточных инициалов.

И когда Тодд получит отрицательный ответ из всех банков города…

Тодд опять покачал головой. Во-первых, такая история почти наверняка вызовет подозрения. Это гарантия. Там скорей всего заподозрят мошенничество в сообщат в полицию. Даже если везде все пройдет гладко, все равно ничего хорошего. Если в банках Санто-Донато, а их более ста, и нет сейфа на имя Денкера, это не означает, что Дуссандер не завел такого сейфа в Сан-Диего, Лос-Анджелесе или любом другом городке.

В конце концов Дуссандер сдался.

— Ты ответил на все вопросы, мальчик. На все, кроме одного. Зачем мне теперь врать? Я придумал этот миф для своей защиты — вот причина. А теперь пытаюсь этот миф развеять. А какую цель в этом видишь ты?

Дуссандер тяжело приподнялся на локте.

— И вообще, зачем мне сейчас этот документ? Если бы я захотел, то испортил бы тебе жизнь и отсюда, с больничной койки. Мог открыться любому врачу, они здесь все евреи, узнают, кто я, или по крайней мере, кем я был. Но зачем мне это делать? Ты — отличный студент. Перед тобой великолепная карьера… если только будешь поосторожнее с этими своими бродягами.

Лицо Тодда окаменело:

— Я же вам сказал…

— Знаю, ты о них не слышал, не касался и волоса на их паршивых и вшивых головах, ладно. Хорошо, отлично. Больше об этом не говорю. Но скажи, мальчик, зачем мне лгать? Ты сказал, что мы квиты. И вот что я тебе скажу: мы будем квиты, если сможем доверять друг другу.

И теперь, сидя за поваленным деревом на склоне, спускающемся к шоссе, глядя на бесконечный поток огней, исчезающих вдали, как очереди медленных трассирующих пуль, Тодд четко понимал, чего он боится.

Дуссандер говорил о доверии. Вот чего он боялся.

Мысль о том, что где-то в глубине души Дуссандера тлеет небольшой, но горячий костер ненависти, тоже пугала его.

Ненависть к Тодду Баудену, молодому, красивому, безупречному. Тодду Баудену, способному ученику, у которого вся жизнь была впереди.

Больше всего пугало то, что Дуссандер никогда не называл его по имени.

Тодд.Что в этом трудного? Даже для старого фрица, у которого почти все зубы вставные.

Тодд.Всего один слог. Так легко сказать. Поставить язык к верхним зубам, потом слегка отодвинуть — и все. Но Дуссандер упорно называет его «мальчик». Или «пацан», И не иначе. Презрительно. Обезличенно.Да, именно так, обезличенно. Так же обезличенно, как номер в лагере смерти.

Может быть, Дуссандер и сказалправду. Нет, не просто может быть, наверняка.Но эти страхи… Страшнее всего, что Дуссандер не называет его по имени.

А все дело в том, что он сам не способен принять окончательное решение. Печально, но факт: даже через четыре года общения с Дуссандером, он так и не понял, что же происходит в голове старика. Наверное, он все-таки был не очень способным учеником.

Машины, машины, машины. Его пальцы зудели от желания взять винтовку. Сколько бы он достал? Трех? Шестерых? Или целую дюжину? И сколько миль до Вавилона?

Он беспокойно ерзал, ему было тяжело.

Только смерть Дуссандера сможет сказать окончательную правду. Где-нибудь в ближайшие пять лет, а может и раньше. От трех до пяти лет… Это звучало, как приговор суда: Тодд Бауден, суд приговаривает вас к трем-пяти годам за связь с известным военным преступником. Трем-пяти годам кошмарных снов и холодного пота.

Рано или поздно Дуссандер просто сдохнет. И тогда начнется ожидание.

Узел в животе при всяком звонке телефона или у двери.

Он не был уверен, что выдержит.

Пальцы его зудели от желания взять винтовку, и Тодд сжал их в кулаки и ударил себя в пах. Потом долго лежал, скорчившись, сжавшись в комок, закусив губы в немом крике. Боль была ужасной, но она полностью вытеснила бесконечный поток мыслей.

Хотя бы на время.

20

Для Мориса Хейзела воскресенье оказалось днем чудес.

Его любимая бейсбольная команда «Атланта брейвс» выиграла два матча в один день у сильной и мощной команды «Цинциннатти Редз» со счетом 7:1 и 8:0. Лидия, самодовольно хваставшаяся тем, что всегда следит за собой, часто повторявшая, что «грамм профилактики стоит килограмма лечения», поскользнулась на мокром полу в кухне у своей подруги Джэнет и растянула ногу. Теперь лежала дома. Травма была совсем несерьезной, и слава Богу (какому Богу?), но это означало, что не сможет прийти к нему по крайней мере дня два, а то и все четыре.

Четыре дня без Лидии. Целых четыре дня не придется выслушивать, как она предупреждала его, что стремянка неустойчива, и что он слишком высоко забрался. Четыре дня без разговоров о том, что она всегда знала, что щенок Роганов принесет им несчастье, потому что все время гоняет их Красавчика. Четыре дня без расспросов, рад ли он, что она позаботилась и отправила документы на страховку. Иначе, если бы этого не сделала, им пришлось бы уйти в богадельню. Целых четыре дня не надо слышать, что многие люди живут совершенно нормальной жизнью — почти, хотя парализованы ниже пояса. В каждом музее и галерее в городе есть, кроме лестниц, пандусы для колясок, и даже специальные автобусы. После этого замечания Лидия обычно бодро улыбалась, а потом заливалась неудержимыми слезами.

Морис погрузился в сладкий послеобеденный сон.

Когда проснулся, было уже полшестого. Сосед спал. Он еще не вспомнил Денкера, но был уверен, что когда-то встречал этого человека. Пару раз он собирался расспросить Денкера о нем самом, но что-то удерживало. Это что-то не давало ему разговаривать ни о чем, кроме банальных тем о погоде, о недавнем землетрясении, о следующем землетрясении и даже о том, что ходят слухи, будто Майрон Флорен собирается появиться в программе Уилка в эти выходные.

Морис говорил себе, что он сам удерживает себя, потому что хочет поиграть в уме, а когда ты в гипсе от плеч до бедер, мыслительные игры очень кстати. Если есть над чем подумать, не надо изнурять себя мыслями о том, как он будет жить, писая через катетер всю оставшуюся жизнь.

Если бы он просто напрямую спросил Денкера, мыслительная игра, наверное, закончилась быстрым и неинтересным решением. Они бы сузили свое прошлое к общему опыту: поездкам на поезде, на теплоходе, может, даже к лагерю. Денкер вполне мог быть в Патине, ведь там находилось много немецких евреев.